Месяц: Ноябрь 2021

Окончание. Начало в мартовском
и июньском номерах 2021 г.

Зенитка уже не опасна
— Получив от Мунира Файзулина информацию о слегка запоздавшем разрешении на вылет из Кандагара, радист Вшивцев попросил его привезти нам в следующий раз пароли для самолётов Бута, летающих в Джелалабад. И в начале августа он их привёз. Паролями мы запаслись на перспективу (на всякий случай): если нас вдруг снова договорятся отпустить, у нас будет возможность улететь из Кандагара, не дожидаясь на то разрешения.
И вот вдруг утром 16 августа нас будят, поят чаем и везут на аэродром. А мы уже разные варианты побега продумали. Вплоть до того, что, если охраны будет много, взлетаем, набираем большую высоту, надеваем кислородные маски и я разгерметизирую самолёт. Сорок секунд и все готовы — выбрасываем трупы в Персидский залив.
Приехали на аэродром. Я распределил между экипажем, кто за чем наблюдает: кто за одной зениткой, кто — за другой, кто — за стоянкой истребителей, кто — за перроном. Стали менять колесо. В отличие от 10 июля, когда мы тянули до вечера (локаторы у них не известно, как работают), мы на сей раз решили закончить работу к обеду. В обед талибам надо отправляться на молитву. А у нас со сменой колеса возникла проблема, аккумуляторы были посажены, что огорчало. Но время работало на нас. Дело шло к обеду и последующей молитве, когда второй пилот мне докладывает: за зениткой, что в конце перрона, сидит зенитчик, он, мол, нас в упор расстреляет. И тут на наше счастье приезжает талиб на велосипеде. Второй пилот (а не радист, как в кино) попросил покататься. Он по перрону кружил, кружил… Приезжает, говорит — «всё ещё там сидит». Теперь уже я попросил покататься. Покружив по его маршруту, набрался наглости, подъехал ближе к зенитке и вижу: на сиденье зенитчика брошен брезентовый чехол — издалека он напоминает силуэт человека. Всё, думаю, зенитка уже не опасна.
Взлетать, несмотря ни на что
После того, как мы сумели сменить колесо, нас собрались возвращать в тюрьму. Моя отговорка, что нам ещё надо опробовать двигатели, сработала — у них не было особой радости лишний раз нас сюда возить. Поскольку нас с первого дня пленения обещали судить судом шариата, а последнее время говорили, что случится это сразу же после взятия Кабула, мы твёрдо решили: взлетать будем в любом случае, разобьёмся так разобьёмся, собьют так собьют. А штурман тему развил: я, мол, знаю, где у них самый главный находится (нас же через город возили), если нас подобьют, врежемся без промаха, как Гастелло. В общем, настрой был решительный, ведь второго такого случая может не представиться.
Сильно мешало то, что за нами постоянно наблюдал их лётчик. Он мог по нашим действиям и командам догадаться, что мы замышляем, мог вмешаться в управление, мог дать команду на открытие огня. Избавиться от его присмотра никак не удавалось — с места не отходил ни на шаг. Нашу просьбу принести масло ли, гайку ли, воды, он переадресовывал талибам. Свозили нас на обед — покормили рисовой кашей, попоили чаем. Вернулись к самолёту — охраны, кажется, ещё больше стало. Расселись по местам, запустили ВСУ (пускач), включили приборы, начали запускать основной двигатель. Не успел он выйти на рабочие обороты, как ВСУ вырубился. Оказалось, от перегрева. Надо подождать часок — он остынет. На грунтовке, по которой задумал проскочить на взлётную полосу, увидел ржавое ведро — можно проколоть колесо. Вышел из кабины, отбросил это ведро. Минут сорок простоял. Подбегает Бутузов: «Командир, все ушли — наверное, молиться!». Выхожу из‑под крыла, смотрю, наш бдительный лётчик, начальник караула, начальник тюрьмы — все гуськом пошли в сторону вышки. В кабине остались три автоматчика. Выбегает бортинженер — «давай запускать будем». Я ему — «подожди, пусть подальше отойдут», а сам вокруг самолёта круги наворачиваю, чтобы видели, что командир делом озабочен… Уже убраны колодки, сняты заглушки. Обстановка более-менее спокойная.
Тюменский опыт пригодился
Дал команду водителю АПА (генератор на базе нашего «УРАЛА») — «подъезжай». Послушался. Абязов начал раскручивать ВСУ, и не без проблем успел один основной двигатель запустить. Но ВСУ опять вырубился. От первого двигателя запускаем следующий. Я прохожу на своё место в кабину. Два инженера спинами закрывают проход на втором этаже, где расположились эти трое автоматчиков (парни из аулов). Радист, чтобы усыпить их бдительность, связывается с вышкой — «разрешите порулить, как в прошлый раз». Вышка молчит. Ладно, думаю, вы молитесь, мы поехали. На двух двигателях начинаю выруливать, по ходу запускаем третий, четвёртый, закрылки, подкрылки выпускаем во взлётное положение, включаем оборудование. По центральной рулёжке выруливать не стал — с неё не взлететь, потому что не хватило бы разбега, на конечную тоже не рискнул — взлётку перекроют.
Вспомнил про скоростную рулёжку. Только на неё разворачиваюсь, мне докладывают: АПА и автобус несутся к центральной рулёжке, чтобы перекрыть мне полосу. Тут делать нечего — начинаю взлетать с этой рулёжки. Выскакиваю на полосу, а скорость уже где‑то километров 120 была. Колёса у нас были полуспущенные, никто их не подкачивал. Взлётный вес 121 тонна. Такая махина на такой скорости разворачивается под 30 градусов! Нагрузка боковая запредельная — колёса могли смяться, шасси сломаться. Всегда добрым словом вспоминаю наших авиаконструкторов, сотворивших такой надёжный самолёт. Продолжаю разбег. Слева от меня (а не сзади, как в кино) к центральной рулёжке несутся эти две машины. В момент, когда пересекал её траверс, они у меня уже под крылом были — всего на секунду может я их опередил.
Из-за того, что жара под 50 градусов, воздух разряжённый, ведь аэродром на высоте 1200 метров над уровнем моря находится, двигатели полную тягу не выдают. Скорость растёт медленно. Впереди колючая проволока, разбитые самолёты, канава, окопы какие‑то. Для отрыва нужна скорость 280 км в час, а у меня только 220. Вспомнив опыт работы в Тюмени (мы же первыми в СССР эти самолёты осваивали), решил взлетать по методу взлёта с грунтовых ВПП (взлётно-посадочная полоса). Для этого механизация (закрылки и предкрылки) выпускается полностью, и тогда оторвать самолёт от земли можно на скорости 230 км. Даю Абязову команду — выпустить механизацию полностью, и на этой скорости с последней плиты подрываю самолёт. Взлетел. С набором скорости убираю шасси. Охранники, как только стук услышали, всполошились. Один вскочил, инженеров отодвинул — типа: летим? Абязов показывает рукой: мол, круг сделаем — сядем. Второй выскакивает — ему то же самое. Мне докладывают: этот второй передёрнул затвор, собирается стрелять. Что ж, пора действовать!
Абязов уходит к талибам, я посылаю второго пилота и радиста на помощь. К ним присоединяются Бутузов и Рязанов. И тут ко мне полетел рожок от автомата, следом — сам автомат. Следующий автомат летит вниз. Я иду с набором высоты и скорости. Резко штурвал от себя (создал невесомость) — охранники всплыли, потом — на себя, они брякнулись! Быстро связали бедолаг загодя приготовленными верёвками. Минут 30‑40 пилотировал над пустыней на высоте 50‑70 метров с максимальной скоростью — взлётный режим не убирал. Все расселись по местам. Двоих охранников пристегнули к сиденьям, одного спустили в грузовую кабину, где его караулил Рязанов. Тот, который собирался стрелять, стал пытаться развязывать верёвки. Бутузов его автоматом огрел, а когда он, очухавшись, взялся вены себе грызть — автомат на него наставил, имитируя готовность стрелять. Бунтарь мигом успокоился.
Собкор первого канала по Татарстану сработал оперативно
…Я не сказал главного. Утром, когда мы пришли на аэродром, радист связался с нашей фирмой — как, мол, насчёт пароля для пересечения границ? Говорят — до конца августа пароль действителен. Так мы себе безопасный коридор и забрали. Куда лететь? В сторону Пакистана, который создал этих талибов — у них там за незаконное пересечение границы смертная казнь предусмотрена. На север, в сторону России? Расстояние большое, горы, низом не пройдёшь — локаторы стоят (к тому времени города Шиндант, Герат и находившиеся там истребители оказались в руках талибов). Решил лететь по трассе в Эмираты — в сторону, где граница Ирана вклинивается в территорию Афганистана. Это на 100 км короче, и внизу пустыня — можно на малой высоте уйти. И вот дошли до этого «выступа». Вдоль границы выхожу на трассу, это уже в 50 км от иранского города Захедан.
Радист связывается с Тегераном, называет пароль. Они думали, что АН-12 летит, дали разрешение на пролёт — 320‑й эшелон. Афёра удалась! Слава богу, диспетчер оказался не шибко бдительным. Здесь какая опасность была… Он же по локатору видит, что я иду не по трассе, а откуда‑то сбоку. Его не заинтересовало, что это за внетрассовый полёт? Во-вторых, скорость у меня больше, чем у АН-12, к тому же, на таких высотах он не летает. Это его тоже не насторожило. Летим над Ираном, связываемся с Шарджей: даём расчётное время прилёта, и просим, чтобы полиция встречала (на борту связанные охранники-талибы с их автоматами) и наше посольство.
Прилетели. Заруливаю на стоянку. Полиция уже нас ждёт. Приехали представители фирмы. Я форточку открываю (у меня борода длиннющая была) — полицейские кричат: талиб, талиб! Нет, одёргивают их, это командир — не стреляйте. Поднявшимся на борт полицейским передали оружие, и те начали бить охранников. Мы их взялись защищать. Потом был небольшой допрос, после чего нас, оборванцев, переодели в форму (брюки, белая рубашка, погоны), привезли под усиленной охраной в отель и разместили по отдельным номерам. У каждой двери полицейский — нам выйти не дают и к нам никого не пускают. Телефоны отключили.
Подъехавшего вскоре Файзулина, раз он официально являлся членом экипажа, ко мне пустили. Муниру удалось договориться с охранником, и мне разрешили позвонить домой, но при условии, что я не стану сообщать в какой стране и в каком городе нахожусь. Подключили телефон. Звоню в Тюмень, говорю: сообщите, мол, в Казань (весь мой экипаж оттуда), что мы на свободе, все живы-здоровы, ждите информацию. На следующий день нас повезли на допрос. А я наглости набрался (мне телефон забыли отключить) и снова жене звоню. Она говорит: только что по первому каналу передали (дословно): «экипаж совершил дерзкий побег при невыясненных обстоятельствах. А подготовил и выполнил побег бывший военный лётчик, второй пилот майор Хайрулин, информацию дал собственный корреспондент первого канала по Татарстану Эдуард Хайрулин». Всё стало предельно ясно.
Два мешка долларов сэкономленных для страны
Через два дня нас привезли в Абу-Даби (столица Арабских Эмиратов). Самолёт остался в Шардже. Сергей Кужугетович Шойгу пригнал свой ИЛ-62 — там журналисты, делегация… В полёте говорят: хотите посмотреть деньги, приготовленные для вашего выкупа? Я — «хочу». Идём в хвостовой отсек самолёта. Там за перегородкой справа по борту сидит мужичок, а возле него два опломбированных инкассаторских мешка стоят — «здесь два миллиона долларов, которые вы сэкономили для страны». В полёте мне говорят: «Завтра у вас будет встреча с Ельциным». Подхожу к председателю комиссии В. Н. Игнатенко, гендиректору ИТАР-ТАСС, зам. Черномырдина — «Виталий Никитич, можно нам сперва домой, все соскучились по своим семьям, а потом уже к президенту?». Не знаю, что там было, но встречи с Ельциным не случилось. В Домодедово появляются таможенники — «где доллары?». «Успеете свои доллары забрать, выпустите экипаж, командир — вперёд!». Я выхожу на трап, руки поднял в приветствии, а у самого комок к горлу подступает. Толпа журналистов. Затем пресс-конференция, банкет. Потом президент Татарстана Шаймиев прислал за нами самолёт — салон весь в цветах. Прилетаем ночью в Казань. Опять пресс-конференция, банкет.
В Тюмень попал только в начале сентября. Встречали родные и друзья. А через несколько дней был официальный торжественный приём, устроенный в Доме правительства губернатором области Леонидом Юлиановичем Рокецким. Играл военный оркестр. Ковровая дорожка на улице. Почётный караул из курсантов десантного факультета ТВВИКУ. В зале приёмов губернатор, руководители предприятий и общественных организаций. Затем банкет на Лебяжьем, который завершился под утро дома.

— Как ты провёл отпуск?
— Половину в горах.
— А вторую половину?
— В гипсе…
— Скажите, что главное в боксе?
— Шубы!
— Что?! Какие ещё шубы?!
— Шелые пеедние шубы!
«То, что хакеры обнародовали документы об употреблении допинга спортсменами США, подрывает доверие к России», — генеральный директор WADA.
На соревнованиях по парусному спорту русские взяли золото, американцы — серебро, а сомалийцы — заложников.
Боксёр жалуется врачу:
— Доктор, у меня бессонница.
— А вы считать пробовали?
— Пробовал — на счёт 9 вскакиваю…
Диктор ведёт репортаж:
— Наш спортсмен буквально уничтожил своего соперника. Правый хук, затем левый и в завершении нокаутирующий апперкот. Даааа, это конечно, безусловная победа! Но коллегия судей всё‑таки решила дисквалифицировать нашего шахматиста.
Не делаю упражнение «планка», потому что его нельзя делать, если только что поел. А я всегда только что поел.
— Не знаешь, в составе сборной на чемпионат мира поехал защитник Козлов?
— Считаешь, что их надо защищать?

Текст: Виктория Ермакова
Фото: из архива Геннадия Нечаева

За праведную драку вышибли из школы

Любят Ген Саныча и журналисты. Да и как может быть иначе? Во-первых, он — легенда. Во-вторых, обаятельный. В-третьих, его педагогический талант и педагогическое же подвижничество переоценить практически невозможно, и потому журналистская братия не жалеет для него ни строк, ни добрых слов, накрепко застолбив для своего героя звание «тюменского Макаренко». За полвека его работы с ребятнёй о Саныче написано столько, что можно издать увесистый сборник публикаций. Но всё‑таки 80 лет — ох, и красивая это цифра, трижды круглая, — серьёзный повод вновь взяться за перо. И прежде, чем это сделать, мы с Геннадием Александровичем устроились за столом и всласть поговорили. Просто так, обо всём, что ляжет на душу. Ради настроения. Без особой претензии на то, чтобы разузнать или рассказать о юбиляре что‑нибудь новенькое. Хотя… А вдруг да получится?
— Я ведь сам рос хулиганом. Моя мама Елена Андреевна Нечаева рано ушла из жизни, и мы с отцом остались вдвоём. Отец был человеком суровым: воевал, получил ранение. Как это произошло? Шёл со своим отрядом, снаряд разорвался, вокруг семь убитых, он один живой. У нас с ним случалось всякое: на рыбалку ходили вместе. Но если он начинал меня воспитывать, то брал свою цыганскую плётку в семь хвостов. А она насквозь прожигала. Я за этой плёткой долго охотился и, наконец, её размочалил. От отца, конечно, крепко получил. Но уже простым солдатским ремнём. После маминой смерти немало было женщин, которые хотели скрасить его одиночество. Он из всех выбрал Галину Ивановну, дочку военного. И эта Галина Ивановна тоже взялась меня воспитывать — всем, что под руку подвернётся. Злоупотребляла рукоприкладством. Мне это надоело, и когда она на меня в очередной раз замахнулась, я бросился на неё с ножом. Мачеха взвизгнула, отскочила и с тех пор меня не трогала. Однако в настоящие школьные хулиганы меня записали после случая в классе. Учился с нами безобидный мальчишка, немец по национальности. Его и так‑то все дразнили. А сынок завуча школы со своими дружками начал по‑настоящему над ним издеваться. Ну, и получил от меня за свои выходки, и приятели его тоже получили: драться я к тому времени уже умел. Только вот за эту драку меня вышибли из родной школы и перевели в другую — для трудных подростков. Обидно было, ведь я любил учиться и, несмотря на хулиганские замашки, ходил в числе успевающих. Думаю, это отлучение от полноценной учёбы в дальнейшем стало для меня стимулом получать новые и новые знания. До сих пор не могу остановиться: думаю, где бы ещё чему подучиться… Но тогда, конечно, своё несогласие с творящейся вокруг несправедливостью я выражал другими методами. Несколько раз сбегал из дома. Однажды меня даже сняли с поезда и отправили в детприёмник. Там я жил, пока не приехал отец. А у него, надо сказать, был авторитет и умение договариваться с людьми. Он пообщался с руководством приёмника, и меня отпустили. Даже на учёт не поставили.
Куда без РБ настоящему хулигану?
Сегодня Геннадий Александрович Нечаев — Почётный гражданин города Тюмени, ветеран МВД России, майор милиции в отставке. Уникальный педагог, известный, в том числе, за пределами Российской Федерации, автор методики «Система инструкторского роста», направленной на социализацию трудных подростков, лауреат Макареновских чтений. А начинал он с рабочих специальностей: в родном Ялуторовске учился на комбайнёра, в Исетске — на тракториста. Четырнадцатилетним пацаном устроился в совхоз «Беркут» сперва конюхом, потом был допущен до техники. Смеётся: «Вот тогда наступило моё хорошее время. И выпасы помню, и ночное… И с симпатичной девушкой познакомился: она меня, одинокого паренька, подкармливала, и я даже подумывал позвать её замуж…»
Какие бы планы молодой Геннадий ни строил в отношении своего будущего, их серьёзно поменяла армия. Со школьной скамьи изрядное место в его жизни занимали спорт и художественная самодеятельность. И когда его направили в Свердловский железнодорожный полк, эти таланты раскрылись в полной мере. Во время службы он стал чемпионом округа по самбо, поступил в Свердловский физкультурный техникум. После демобилизации работал инструктором по спорту ДСО «Урожай», подрабатывал фотографом ялуторовской газеты. Не за горами уже был его переезд в Тюмень и первый опыт работы с детьми в зимнем лагере завода Строймаш. Стояла середина задорных и дружных шестидесятых: он и его юные помощники залили тогда лёд и носились по нему с клюшками, румяные, весёлые, слегка припорошенные снегом… Шахматы и штанга, футбол и хоккей, лыжи и коньки — это любовь Ген Саныча, как говорится, навсегда. А рукопашный бой (РБ) к тому же необходимость: куда без него настоящему хулигану? И своих воспитанников он тренировал, словно к Олимпиаде готовил. Понимал: сильный и уверенный в себе человек становится мудрее и ответственнее. На занятия у Нечаева-самбиста в клубе «Динамо» собиралось сотни две, а то и три парней и девчонок — это в шесть‑то часов утра! А в конце семидесятых по линии МВД он стал первым аттестованным тренером-каратистом и вошёл в состав специальной комиссии обкома КПСС, контролирующей развитие этого вида спорта в Тюменской области. Несколько ребят, начинавших под руководством Саныча, позднее добились в каратэ высоких результатов, вплоть до российского чемпионства. И вот что значит спортивная закалка: юбиляр прямо при мне, не прекращая разговора, достаёт припрятанную в углу пудовую гирю, без особого труда перекидывает её из руки в руку. Улыбается: мой «тренажёр»! Ежедневный — утренний и вечерний.
Крепкий фундамент на всю жизнь
В 1974‑м его жизнь ещё раз круто поменялась. К этому моменту он, уже аттестованный сотрудник милиции, руководил клубом «Кижеватовец», и когда в структуре областного УВД был создан отдел воспитательной работы, Нечаева определили туда заниматься подростковыми клубами. Именно в этом году в его судьбе появился «Дзержинец» — тогда ещё прибежище отвязной тюменской молодёжи, место тусовок и ежедневных попоек. Город уже подумывал о том, чтобы разогнать злачное место, но возникла блестящая альтернатива: поставить во главе Нечаева. И вот невероятная, казалось бы, цифра: за десятилетия его руководства через «Дзержинец», базирующийся в знаменитой тюменской водонапорной башне (или просто в Башне), прошло более сорока тысяч подростков. И главная педагогическая гордость Ген Саныча: какие бы проблемные ни попадались ребята, ни одного из них он не отправил в колонию.
— У нас как предпочитали работать? Ставили подростка на учёт, а дальше простые действия: сходили, отметили, наказали. И не важно, что сломали ему судьбу. Я по этому поводу постоянно спорил с вредной начальницей инспекции по делам несовершеннолетних. А как сам с пацанами работал? Да всё так же: через спорт, через общественно-полезные дела. Конечно, первое время местное хулиганьё пыталось вызвать меня на разговор: мол, послушай, начальник, клуб — это мы, и мы пасть за него порвём. Но ведь и я умел разговор вести «по понятиям». А потом некоторые мальчишки из вчерашней шпаны стали инструкторами клуба и первейшими моими помощниками. Присягу давали у Вечного огня — а это крепкий фундамент на всю жизнь.
Есть такое выражение: гений места. Обычно так говорят о человеке, наделённом преображающей и развивающей силой, вкладывающем в решение поставленной задачи всю свою фантазию, ум и энергию. За что бы такой творец ни взялся, к чему бы ни прикоснулся, под его рукой неминуемо всё расцветает. Вот и Ген Саныч оказался таким гением. Школьники восьмидесятых, встречаясь в уличных потасовках и почувствовав знакомый почерк ведения боя, могли остановиться и задать противнику вопрос: — «В Башне занимаешься?» «Ну да…». И после этого пароля-узнавания расходились с миром, пожав друг другу руки. А наш герой не останавливался на том, что однажды уже пройдено. В начале восьмидесятых при поддержке местных властей он открыл «Центр социально-педагогической реабилитации», а попросту приют для ребятишек, оказавшихся в тяжёлой жизненной ситуации. С этой целью старшие воспитанники клуба практически собственноручно возвели пристрой к Башне, просуществовавший до 2010 года. И опять у Геннадия Александровича нашёлся неизрасходованный запас терпения и душевного тепла, чтобы помочь сотням детей, которые в надвигающемся постперестроечном лихолетье оставались без попечения и заботы родителей.
Но рубцы на сердце остались
А что же он сам? Неужели ему за всё это время ни разу не захотелось вновь крутануть свою судьбу, пусть не на сто восемьдесят градусов, так хотя бы на девяносто. Надо ли говорить, что его усиленно зазывали и в школы, и в другие молодёжные учреждения? Например, когда в селе Ембаево открывался детский дом, организованный по семейному типу, Ген Саныча там рады были видеть хоть отцом, хоть дедушкой. Перспектива казалась заманчивой, признаётся он сегодня, — всё‑таки деревенская жизнь, свежий воздух, рядом лес и футбольная площадка. И быт поспокойнее, и народу поменьше… Но решения, конечно, никакого принять не успел: взбунтовались его «дзержинцы». Для них остаться без любимого наставника было неприемлемо. Но по‑настоящему его душа дрогнула, наверное, только один раз. Бывший его ученик Александр Фатеев, выросший до помощника начальника Управления ФСБ по охране специальных президентских объектов, пригласил Геннадия Александровича в Москву.
— По его замыслу я должен был работать с ребятами призывного возраста. По всем параметрам для этого подходил: и образование есть, и спортивная подготовка, и педагогический опыт. Отвод дала медицинская комиссия: я ведь перенёс три инфаркта. Меня врачи нашего кардиоцентра буквально вытащили с того света и поставили на ноги, век буду им за это благодарен. Но рубцы на сердце остались. А мне очень хотелось на эту работу. Я там две недели прожил, увидел наши элитные войска. Какие молодые люди в них служат! Воспитанные, подтянутые, форма с иголочки! Смотрел, любовался и чувствовал гордость за свою страну. Хотя, всё, может быть, и к лучшему. Супруга Фатеева, умница, тогда же ему говорила: не стоит Нечаева отрывать от Тюмени. Как он будет жить без своей Башни-краса вицы? И действительно, Башня для меня не просто символ города. Она — Чудо, спасительница моя! Мы с ней накрепко подружились, хотя не всё в нашей жизни получалось гладко.
Несмотря на широчайшее признание, профессиональные пути Нечаева и впрямь были трудны и тернисты, отсюда и рубцы на его сердце. В середине восьмидесятых его вдруг попытались записать в антипедагоги, а созданную им систему объявить антисоветской. На «Дзержинец» обрушился шквал проверок и придирок, но городская общественность тогда дружно поднялась на его защиту. Баталии окончились поездкой в Москву: Ген Саныч выступил на президиуме Академии педагогических наук, ответил на массу вопросов. И получил вердикт, тогда, казалось бы, окончательный. Высокое собрание признало его новатором, а наработанный им опыт — заслуживающим внимательнейшего изучения и распространения. Но несколько лет спустя начались новые проблемы: с приходом девяностых клуб лишился финансирования, выделенные на реконструкцию Башни деньги «уплыли» в неизвестном направлении, а на само старинное красного кирпича здание в центре города нашлись охотники из числа нечистых на методы представителей нарождавшегося предпринимательского класса. Чем бы эта история закончилась для нашего юбиляра, кто знает, если бы многие из воспитанников «Дзержинца» к тому времени сами уже крепко не встали на ноги. На защиту знаменитого педагога поднялись журналисты, юристы, спортсмены, силовики. И вновь неравнодушные тюменцы отстояли Башню. Интересно, что в разные годы в самых тяжёлых случаях у неё, словно Бог из машины, находились серьёзные покровители. Геннадий Александрович вспоминает, что сам Виктор Иванович Муравленко, начальник «Главтюменьнефтегаза», между делом ему предложил: — «Будет трудно, заходи ко мне, попьём чайку…» Поддержка «нефтяного главнокомандующего» тогда дала Нечаеву необходимую опору. В дальнейшем большую помощь клубу оказал Союз ветеранов государственной безопасности Тюменской области, не позволивший развалить многие из здешних начинаний.
Бесконечные отчётность и «нельзя» вызывают беспокойство
Чем ещё отвечал Ген Саныч на вызовы судьбы? Новыми и новыми дипломами специалиста. Сегодня бывший клуб вырос в уважаемое в городе учреждение — «Центр внешкольной работы «Дзержинец», который возглавляет Ольга Антиевна Селиванова, учёный, педагог и тоже бывшая воспитанница Нечаева. Именно с его сотрудницами мы и попытались посчитать: а сколько всё‑таки высших образований у нашего героя? Девушки сперва уверенно ответили: пять. Но потом предупредили: а, может быть, уже шесть, только пока об этом никто не знает. Словом, я решила не гадать, а перечислить кое какие из доподлинно известных фактов: он учился в Ленинградском техникуме Госкино на отделении фотографии (гордится тем, что однажды фотографировал генсека Леонида Ильича Брежнева), окончил истфак ТГУ, поступил в Институт экономики сервиса Московского государственного университета, обучался в Международной академии лидерства (свою академию создал «по мотивам» для тюменских ребятишек и их родителей). Десять лет назад получил специальность в области web-дизайна и компьютерной графики. Освоил спортивный лечебный массаж на курсах при медицинской академии и успешно применяет его, оздоравливая воспитанников.
Заслуги Геннадия Александровича Нечаева не раз отмечены государством. Его имя можно найти в энциклопедии «Лучшие люди России». В разные годы он был награждён грамотами и дипломами ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС, комсомола, Спорткомитета СССР, ЦК ДОСААФ. Является Почётным работником МВД РФ и безупречным службистом. Редкой награды его удостоил Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, вручив орден Святого Благоверного царевича Димитрия, Московского и Углического чудотворца за особые заслуги в попечении о детях нуждающихся, сирых и больных. Сегодня Ген Саныч, как уже говорилось выше, ушёл от административной работы. Он — один из виднейших тюменских общественников, член нескольких ветеранских организаций. И, конечно, по‑прежнему один из авторитетнейших специалистов в области педагогики.
— В последние годы я с удовольствием наблюдаю, как строится наша политика в отношении подрастающего поколения. Вижу, что в неё пришли опытные, здравомыслящие люди, умеющие и желающие работать в этой сфере. Но общество меняется, и у меня есть беспокойство в связи с некоторыми новыми тенденциями. Когда я собирал вокруг себя подростков из неблагополучных семей, главными воспитательными инструментами были труд и спорт. Помню, какие прекрасные отношения у нас сложились с директором Ембаевского совхоза. Он выделял нам поле и технику: мы убирали урожай, работали на овощехранилище. А потом кормил ребят прекрасным обедом, давал нам продукты для приюта. Этот человек относился к пацанам, как к родным детям. Не удивительно, что воспитанники клуба сами были в восторге от своих трудовых десантов. Мы и отдыхали там, и в футбол играли с местной ребятнёй. А что нам говорят сегодня? Оказывается, нельзя заставлять детей работать! Как, скажите, я должен реагировать на такие веяния? В последнее время появляется много всяческих «нельзя», кроме того, на педагогов валится бесконечная отчётность. Бумаги, бумаги, бумаги — что это, как ни новая ступень формализма? Настаивая на ней, недолго загнать себя в тупиковую позицию. Но я оптимист. Верю, что и её мы постепенно преодолеем и сделаем всё от нас зависящее, чтобы, следуя заповедям Макаренко, провести подростка по богатым дорогам жизни.

— Действительно, со справками ситуация неоднозначна. В законе такого требования не существует. Формально, если в городе нет эпидемической ситуации, допустим, по гепатиту А, взрослому для посещения бассейна бумажка с медштампиком не нужна — так написано в СанПиНе. И аквапарки придерживаются этой позиции. К тому же, клиент туда приходит разово, на один день. А справки выдаются на полгода с посылом, что человек будет планомерно принимать водные процедуры на протяжении всех шести месяцев. И в этом случае он обязан пройти обследование на гименолепидоз и энтеробиоз. Это, в первую очередь, направлено на то, чтобы обезопасить других визитёров от распространения возможной заразы.
Я ратую за то, что дополнительная консультация с врачом не помешает. Например, многим сердечникам и гипертоникам плавание противопоказано, некоторым наоборот — необходима подобная реабилитация. Тут ваш выбор как потребителя: качать права, вплоть до обращения в суд, или ничего не качать, и принять наш распорядок. А вот детям заключение педиатра нужно однозначно. Про это в СанПиНе как раз есть. Настоятельно советую такой нормой не пренебрегать.
Согласно всё тому же документу, требования к качеству воды в бассейнах предельно жёсткие — чтобы чем‑то заразиться, нужно очень постараться (неслучайно гигиенисты не настаивают на наличие справок). Воду хлорируют, облучают, всячески фильтруют. У каждого спортивного сооружения свои методы очистки. Никому из руководства не нужна вспышка инфекции среди посетителей.
Плавание — отличное средство поддерживать свою физическую и умственную работоспособность, и один из способов реально укрепить иммунитет. Поэтому, если вы регулярно ходите в бассейн, то едва ли к вам пристанет какая‑то болячка. Главное, не забывайте надевать тапочки, шапочку и не глотайте воду, когда ныряете.